Теперь мне трудно ходить. Особенно трудно ходить долго. После ЭКО, видимо в качестве побочного эффекта у меня нескончаемые боли и кровотечения. Причины неизвестны, о лечении и перспективах пока говорить рано. Я просто терплю и надеюсь на лучшее. В последний раз, когда я была у врача, он сказал мне, что у меня нет овуляции. Мой организм сломался после неудачной попытки стать снова мамой, воспользовавшись чудесами науки… и теперь наверное, крайне самонадеянно было было надеятся на что-то.. Все эти печальные мысли одолевали меня, пока я вчера ковыляла под руку с Сашей до ближайшей скамеечки. Скамейка стоит  напротив небольшого продуктового магазина. Теперь тут довольно тихо, а еще недавно толпы отдыхающих шумно перемещались навстречу друг другу. Раньше я приходила, садилась на эту скамеечку и просто наблюдала за людьми которые проходили мимо... Вот и теперь я сижу на этой скамеечке, пока Саша ушел в магазин за мармеладными мишками для меня. Как только он зашел внутрь, как ко мне подошел и лег у ног белый пес. Я сижу, смотрю на него, на его уверенный взгляд и гордую осанку: «Защитник», - подумала я и улыбнулась. Солнце светит сквозь листву деревьев, этот забавный собакен сидит у самых ног (мне даже пришлось чуть подвинуться). И тут я вижу человека. Вернее, сначала я вижу его улыбку. Он смотрит на меня немного удивленно, но уже через секунду он улыбается мне. Я замечаю, что он на инвалидной коляске. Он очень быстро, даже как-то лихо проезжает мимо. У него нет ног. Он крепкий, высокий и на вид ему лет 45-50. Он улыбается, хитрой улыбкой, которая как-будто говорит: «Я знаю кое-что очень важное.. да, я вижу и ты это знаешь!» И я продолжаю улыбаться, киваю ему.. то ли в знак солидарности, согласия: «да, я знаю…», то ли в благодарность за его улыбку. Он проезжает вперед и я вижу, как его кресло, которое он подгоняет сильными руками, начинает вилять то влево, то вправо. Ритмично передвигаясь из одной стороны в другую на своем кресле, мужчина двигается как будто в такт какой-то музыке. А потом он начинает.. танцевать! Он поднимает руки и я вижу, как он танцует:) все его тело танцует, как будто он вот-вот бросится в пляс, как-будто вот-вот решится подняться со своего кресла и тогда будут танцевать не только его руки, голова, грудь и даже бедра. Он не встанет из своего кресла, я знаю.. но все же он танцует. Он улыбается. И наверное, даже поет прямо сейчас.. Мужчина уже скрылся за горизонтом, а я все смотрела ему вслед и улыбалась… а потом пришел Саша. Он сел рядом. И мимо прошла женщина с коляской. В коляске сидел совсем маленький малыш. Может быть, ему было меньше года. Я продолжала улыбаться, думая о том танцующем мужчине.. и детеныш посмотрел на меня и тоже улыбнулся, своей беззубой счастливой улыбкой. Еще один человек, и тоже улыбается мне… 

Теперь я вспоминаю этих двоих и все время улыбаюсь. Сейчас меня часто печалит мое здоровье, моя не способность иметь детей, мои боли и чувство неизвестности, которое часто сопровождает начало какой-то затяжной болезни, когда ни один доктор не может определить причин заболевания. Но, вспоминая этого танцующего, улыбающегося мужчину в инвалидном кресле и того маленького человечка в детской коляске, я думаю, что у этих двух впереди еще целая жизнь. И они улыбаются, потому что понимают это. Может быть и мне стоит не забывать об этом? И еще, не забывать.. улыбаться. Потому, что иногда это единственное, что у нас есть, чтобы чувствовать себя живым.

Сегодня особенно беспокоит боль, поэтому я лежу и читаю новую книгу Пола Каланити. И вот нашла у него:

«На последнем курсе, во время одного из заключительных занятий по неврологии и этике, мы посетили интернат для детей с тяжелыми мозговыми повреждениями. Попав в холл, мы сразу же услышали безутешный плач.

… После разговора с гидом я узнал, что многие здешние обитатели чуть не утонули в детстве.

… Нам рассказали, что поначалу члены семьи приходят регулярно: каждый день или даже дважды в сутки. Затем через день. Потом только по выходным. Через несколько месяцев или лет родственники объявляются только в день рождения или Рождество. В конце концов большинство из них переезжает как можно дальше отсюда.

«Я их не виню, – сказала гид. – Тяжело ухаживать за такими детьми.»

Внутри себя я просто пришел в ярость. Тяжело? Конечно, это тяжело, но как можно бросать своих детей? В одной из палат больные лежали очень спокойно, стройными рядами, словно солдаты в казарме. Я шел по такому ряду, пока не встретился взглядом с одной из пациенток. Она была подростком с темными спутанными волосами. Я остановился и попытался улыбнуться, чтобы уделить ей немного внимания. Я взял девочку за руку: она была вялой. Но девочка смотрела прямо на меня и издала булькающий звук.

– Мне кажется, она улыбается, – сказал я гиду.

– Возможно, – ответила она. Иногда сложно сказать наверняка.

Но я был в этом уверен. Девочка улыбалась.

Вернувшись в университет, я решил поговорить с преподавателем. «Ну, как впечатления?», – спросил он.

Я открыто рассказал ему, что не понимаю, как родители могут бросать своих несчастных детей, и упомянул об улыбке той девочки.

Преподаватель был одним из тех людей, которые имеют свое устоявшееся мнение о связи науки и этики. По этой причине я полагал, что он со мной согласиться.

– Ну да, – сказал он, – ты молодец. Но, понимаешь, некоторым из этих детей лучше было бы умереть.

Я схватил сумку и вышел из кабинета.

Она правда улыбалась.»

Пол Каланити «Когда дыхание растворяется в воздухе».