Я жду для себя внутри какой-то отклик.

Я хочу надеяться, что я ещё смогу сделать в этой жизни хоть что-то хорошее и полезное. Я пока не знаю что. Но я очень хочу узнать.

Соня изменила меня. Когда была жива, она меняла меня. Каждый день. Ее смерть перевернула все. Это очень болезненные перемены, но видимо, совершенно необходимые.

Иногда я думаю, что хотела бы помочь тем детям и их родителям, которые оказались в похожей ситуации, но в критический момент, в отличие от меня, им обоим хватило сил и любви не довести все до трагического конца. Возможно, мама оказалась добрее и мудрее, а ребёнок не был так запуган и подавлен чувством вины и навязанными комплексами. И возможно, ситуацию удастся разрешить еще на этапе детских мыслей о безвыходности и суициде.

Но потом я замечаю, что невольно отворачиваюсь, когда вижу заголовки книг, обучающих тренингов или учебные университетские программы, где есть хоть намёк на раннее детское воспитание и развитие. Может это из-за горечи и сожалениях о том, что сама я все делала неправильно? И целых 11 лет я вела своего ребёнка к этой страшной ночи? Я не смогла помочь своему ребёнку. Так о какой помощи другим детям я могу думать?

Иногда я наблюдаю за людьми вокруг. Вчера видела одну семью. Мы остановились на стоянке отдыха, чтобы перекусить. Впереди был долгий путь. За соседнем столиком расположились мать и сын. Сыну — лет 16-17. Матери около 45-50 лет. Они путешествовали вдвоём и судя по номерам машины, тоже ехали из Питера. Сначала я подумала — как здорово, какая самостоятельная и бесстрашная женщина! Вскоре я заметила, как тщательно мать готовила стол для завтрака. Бутербродики, напитки. Не меньше 10-15 минут она потратила на то, чтобы приготовить «поляну» к трапезе.

Финалом этой подготовки стал жест, который в итоге и заставил меня перевести своё внимание на сына. Она сунула бутерброд в руку половозрелому дылде... Он — высокий, сутулый, прыщавый юнец, без тени смущения поедал свой бутерброд, уставившись в одну точку. Пустыми, безразличными глазами он смотрел перед собой, поглощая свой завтрак. «Может он отсталый?» — на секунду подумала я... Нет, с ним все в порядке. Кроме того, что с малых лет у него была ампутирована воля и поэтому, вероятно, так и не успел родиться характер.

Я смотрела на этого жалкого и по виду, уже скорей всего, несчастного будущего мужчину. Каждый его жест, поза, скрюченная спина и опущенные плечи, одежда, прическа, прыщавое лицо, а самое главное бессмысленный, безучастный взгляд — все это как будто говорило: «Я — неудачник».

Брезгливость. Вот что почувствовала я. Представив его старше, а потом его будущую жену, скорей всего такую же никчемную и несчастную с самого детства. Наверное, у них даже будут дети…

И тогда я снова посмотрела на мать. Она была довольна. Сыночка покушал. И тут я почувствовала такую волну злости и презрения, которая поднималась внутри меня! Да. Она во мне. Она никуда не делась...

И я все ещё не могу принять и понять эту слабость. Женскую слабость, которая проявляется в якобы благостном желании позаботиться о своей кровиночке. А на самом деле — всепоглощающая зависимость, вампиризм. Страх остаться одной. Страх оказаться не нужной. И попытка сделать все возможное, чтобы только хоть кто-то был рядом. Даже если это взрослый сын, которого она лишила шанса быть сильным и самостоятельным. И поэтому, лишенного шанса быть счастливым. Это как отрезать ноги своему ребёнку, чтобы он никуда от тебя не ушёл!

И я поняла, что это не просто абстрактная злость на матерей или их бесхарактерных сыновей, будущих никчемных мужей и отцов.

Это снова, но так скрыто, проявляется моя злость на Сашину маму...

Я надеюсь, что в скором времени я смогу разобраться с этим. Эта злость очень мешает мне, она разъедает меня изнутри.

Сегодня утром мы едем в Керчь. И там я надеюсь, я смогу решить эту трудную для себя задачу.