Сегодня обычный день.

Проснулись рано, как обычно. Темно ещё. Темно и холодно. Но надо вставать, собираться. Впереди новый день.

Я расчесываю волосы. Длинные, шелковистые волосы. Я ничего не вижу, и действую наощупь. Нужно торопиться. Вот-вот позвонит Саша, и скажет, что он уже подъехал. Вот и готово. Волосы собраны назад — длинная коса. Причёска готова.

Я обнимаю ее сзади. Крепко. Я держу ее так, потом надо отпустить… Саша ждёт внизу, чтобы отвезти ее в школу.

Она собирается очень быстро. Я выхожу попрощаться с ней, а она уже надевает портфель. Уже стоит на пороге в своём тёплом серебристом пуховике. Хоть на календаре и весна, в Питере все ещё хозяйка Зима.

Синяя шапочка и шарф-снуд, которые мы всего пару недель назад выбрали в магазине. Чёрный портфель — мой бывший рюкзак. Она не была притязательна в вещах. Была рада всему, что я дарила ей или мы покупали в магазинах. Она не любила ходить по магазинам.

Сегодня после школы карате. А на физру идти не надо. Недавно болело ушко, и врач назначил капельки и дал освобождение от уроков физкультуры. «Пока, Буся!» — «Пока!» и она уходит. Я дома, работаю, занимаюсь домашними делами.

Надо написать моей маме... каждый день я думаю об этом. Вот-вот хочу написать, но не делаю этого. Я не писала ей уже очень давно. Меня мучает совесть, потому что я не хочу писать. Почему?… Мне страшно. Моя мама не из тех, кто утешает. Скорей наоборот. Боюсь, что страха будет так много, что он перельется через край, если я напишу. Придётся спорить, убеждать, успокаивать. И ещё чего-то. Не могу понять чего. Это и мешало мне написать ей так долго.

Неделю назад началась война. Я не сплю до 5 утра по ночам. Читаю новости, и что ещё хуже, комментарии людей к этим новостям... от этих комментариев еще страшнее… мир сходит с ума... Дети в школе тоже стали напряженные. Соня уже спрашивала о войне и что будет дальше. Я боюсь. Я не знаю, что будет дальше. Я не думала, что буду жить в такое время, когда моя страна нападет на другую страну.

Но написать маме надо. Просто узнать, как у неё дела. Как Здоровье. И я решаюсь. Простой диалог. Вроде обошлось без увещеваний, и без страхов. Обошлось…

Я ухожу на кухню, чтобы приготовить обед. Возвращаюсь к рабочему месту и вижу новые сообщения.

Снова от мамы.

Она пишет, что сейчас детям присылают ужасные, пугающие сообщения, что это очень опасно и нужно проверить Сонин телефон.

Я читаю и чувствую страх внутри. Он был там и раньше. Но теперь чувствую, как он просыпается. Чёрный страх, медленно расползается и я понимаю, что уже поздно сопротивляться. Я не хочу лезть в Сонин телефон. Меня буквально воротит от этой мысли. Но теперь... глупо врать, что меня это не беспокоит... и я думаю, может она права? И я вдруг соглашаюсь с мамой. Соглашаюсь со своим страхом. Я отвечаю ей, что посмотрю сегодня Сонин телефон. Ну вот и все. Остались считанные часы.

Я рассказываю Саше о разговоре с мамой.

Что нам делать? Проверить Сонин телефон?

Да. Мы оба решаем, что нам нужно это сделать. Но как? У Сони пароль на телефоне. И мы его не знаем. Придётся рассказать Соне об этой затее и попросить ее показать нам телефон. Так мы и решили поступить. Я должна все сделать. Я всегда принимаю решения. Саша их всегда поддерживает.

Саша уезжает по делам. Я остаюсь одна. Работа отвлекает меня на несколько часов.

Время бежит быстро, скоро Соня вернётся из школы.

Она идёт из школы пешком сама. Самостоятельный мой человек. Пришла. Холодная, с румяными щечками. Обнимаю ее так, что ей трудно дышать. Это у нас такая шутка. Как дети обнимают кота крепко-крепко, а кот выдаёт сдавленное «мяяя». Так и я обнимаю ее, в пуховике, с рюкзаком за плечами и чувствую уличный мороз и холод ее румяных щёчек.

Она веселая, все хорошо. Двоек сегодня нет. Ура!

Хочешь кушать, Буся? — она раздевается и идёт мыть руки.

В еде тоже не прихотлива.

Ничего не просит, не требует, не обижается и всегда прощает.

Уроки. Опять эти уроки. И как всегда, задали так много…

Скоро ехать на карате.

Она прибежала ко мне и что-то смешное рассказывает. Я смеюсь, она тоже. Веселый мой человечек. Я хочу заплести ее еще раз, убрать выбившиеся прядочки, которые, наверное, мешают и лезут в глаза.

— Да ничего, не надо, Мама, и так нормально.

Я тянусь рукой убрать эти прядки, хочу прикоснуться к ней, но не успеваю. Она уже ускакала. Так и застыла я с вытянутой рукой, провожаю ее взглядом... Мгновения радости... Как в замедленной съемке…

Времени мало, пора снова собираться! Саша уже приехал и готов везти Соню на карате. По средам у Сони карате.

Я снова остаюсь ненадолго одна.

Саша возвращается. У него немного времени, потом снова нужно будет ехать за Соней, чтобы забрать ее с занятия и привезти домой.

Ах да… Сонин телефон... Внутри как будто что-то больно кольнуло. Я все ещё не хочу делать это. Но надо… я никогда не лезла в ее телефон, никогда не проверяла его. У меня не стоял родительский контроль, я не отслеживала Сонино местоположение. Соне это кажется нравилось, когда она с удивленным возмущением рассказывала о своих одноклассницах, которых таким образом жестко контролировали их родители. Я доверяла ей. Она очень добрая, очень хорошая. Она не желает никому зла, и кто пожелает и причинит ей его?

Урок карате скоро закончится. Пора за Соней!

Внутри что-то холодное. И все вокруг какое-то размытое. Не настоящее. Может я так странно все вижу и чувствую, потому что снова не выспалась?..

Я слышу, как поворачивается ключ в замке. Саша с Соней вернулись. Ещё немного времени. Ещё чуть-чуть. Я не хочу этого делать. Но нужно. И чего я так боюсь? Это же быстро. Взгляну просто, смогу убедиться, что там нет видео с оторванными солдатскими головами и закрою чат.

Я встаю и как будто на автопилоте иду к Соне в комнату.

Я рассказываю ей о том, что сейчас настало очень трудное, страшное время. Говорю о злых людях, которые пытаются использовать любые способы влияния на простых людей. А на детей влиять ещё проще. Рассказываю о том, что пару дней назад вышел новый закон, который запрещает отправлять заведомо ложную информацию о военных действиях. Любые новости, любые сообщения, даже фото или видео. Рассказываю о том, что дети, сами того не осознавая, часто делятся непроверенной информацией друг с другом. И все это очень опасно. И мне нужно убедиться, что все в порядке и никакие злоумышленники не воспользовались ее телефоном.

Она послушно отдаёт мне телефон. Я вижу на телефоне пароль и прошу его снять. Лишь раз она взглянула на меня с опаской. Я понимала, что в их чатах может быть и пошлое, и скабрезное. Половое созревание, сексуальное воспитание нынешних детей порой опережает по знаниям и осведомленности своих родителей. И я улыбаюсь ей: «Соня, меня это не интересует. Ваши шутки на эту тему. Меня волнует только то, что может нанести вред тебе и всей нашей семье». И тогда она снимает пароль и отдаёт мне телефон.

Я уношу его в другую комнату и кладу на столик у кровати. Посмотрю потом…

Уже вечер. Снова темно. Скоро спать. Мы с Сашей по вечерам перед сном играем в PlayStation. Ну как играем. Саша играет, я смотрю. Бессмысленное, бессознательное состояние. Не могу и не хочу думать. Не хочу боятся. Лимб — когда ты и не живешь и не умер. Вот так я чувствую себя каждый вечер, уставившись в экран огромного телевизора. Или не только по вечерам?.. как будто жизнь стала одним длинным, тягучим сном. И я все никак не могу проснуться…

Телефон лежит на прикроватном столике. Он лежит, повернутый экраном вниз. Розовый силиконовый чехол. Я вижу его. Я знаю, что должна посмотреть. И никак не могу решиться.

Соня пришла. Она уже в пижамке. Синяя, в клеточку. Это была моя пижама, но Соня подросла, и я отдала ей ее. Ей очень идёт. Тёплая, фланелевая пижамка.

Идёт кушать, а потом будет умываться и спать. Все, как всегда. Сегодня не стану ей читать перед сном, уже поздно. И порисовать сегодня не успели. В дни карате не успеваем рисовать или читать. Обнимаю ее за пузико. И слышу, как бьется ее сердечко. Впереди ещё час приготовлений ко сну, а потом делительные нескончаемые обнимашки, веселые ежики и розовые гуси. Все наши ежевечерние присказки и шутки. Тёплое ее дыхание, мой любимый запах ее кожи и волос. Ее шелковистые волосы, нежные ее ручки, которые каждую ночь так крепко обнимают меня перед тем, как я пожелаю ей спокойной ночи.

Пока она ест и умывается, я беру ее телефон. Я открываю первый же чат и меня прошибает как от удара током…

Еще и ещё... и снова... это просто шокотерапия... я медленно передаю телефон Саше: «Посмотри…» он берет телефон и читает. И я понимаю, что у него такая же реакция.

— Что нам теперь с этим делать?.. — спрашиваю я его и вижу, что он тоже как в тумане…

— Я не знаю…

Как будто наше такое тёплое и нежное, призрачное счастье рухнуло... или его и не было никогда, и мы все это придумали? — вот что промелькнуло в моей голове. Нет, не может быть! Я знаю, она не такая, она нас любит, это какое-то недоразумение. Она добрая, нежная милая девочка, которая не желает никому зла. Да… она и правда не желает зла... но желают другие. А она... просто игрушка для битья?.. сознательно принимает роль жертвы? Может ее заставили? Может... нет... я не понимаю... мой веселый ёжик? Моя Буся? Мой рыженький котик? И вот это все... как это возможно?…

Возвращается Соня. Я, наверное, выгляжу просто ужасно, потому что у неё испуганный взгляд:

— Мамочка, что с тобой?…

— Ничего… просто устала…

Она пытается меня обнять, но я не могу. Я в ступоре. Я в шоке…

— Иди спать, Соня…

Голос металлический, холодный.

Она уходит, опустив голову.

Мы продолжаем читать. И все больше опускаемся во что-то чёрное, страшное. Страх. Тот самый страх, который проснулся сегодня днём. Теперь он полностью захватил нас и превратился в холодный ужас.

— Буди ее! Она ещё не спит. Зови ее! — говорит таким же ледяным голосом Саша.

— Подожди, может подождём? Давай попробуем успокоится?..

И мы пробуем. Но вместо такого необходимого спокойствия накатывает вторая волна — уже гнев. Мы открыли второй чат с подругой, одноклассницей. Мы видели эту девочку несколько дней назад. Она была у нас в гостях. Первый и последний раз. И еще тогда она внушила нам этот неосознанный ужас. И теперь мы читаем эту страшную переписку и видим подтверждение тем странным ощущениям и подозрениям, которые неделю назад возникли у нас с Сашей. И это конец.

Мы зовём ее. Соня заходит в комнату. Голова опущена. Она смотрит вниз. И так останется сидеть последние пару часов своей жизни.

Она не плакала. Не жаловалась. Не злилась. Ни единой слезинки. Она ждала. Когда уже можно будет прекратить эту пытку. Мы осуждали ее и ругали, взывали к ее совести и здравому смыслу. Мы ополчились на неё так, как будто она была каким-то вселенским злом. А ведь она всего лишь была напуганная, маленькая, невинная девочка. Настолько остро переживающая одиночество, готовая на все, чтобы почувствовать, что она не одна. Что она нужна кому-то.

Она отвечала на наши вопросы тихо и обреченно. Помню, я спросила ее в отчаянии: «Ты нас хотя бы ещё любишь?!» — «Да…» — ответила она.

И последнее, тихое: «Можно в туалет?..»

На часах полночь. Второе число. Скоро начнётся новый отсчёт, скоро наступит третье марта. И в 1:45 она уже будет лежать на ледяном асфальте, тяжело дышать и задыхаться кровью. Широко раскрытые глаза, в которых уже нет жизни, а только застывший страх и ужас. «Дыши, Соня, пожалуйста, дыши!» — я последний раз прикасаюсь к ее щёчке. Последний раз я вижу ее. Саша последний раз обнимает ее, удерживая на руках ее безжизненное тело.

Она будет умирать там и из-за наших страхов, злости и трусости. И прибывшие врачи не смогут помочь ей. Переломанное безжизненное тело отнесут в машину скорой, чтобы через несколько минут, длинною в вечность, объявить: «К сожалению она умерла».

Она доверилась мне, а я подвела ее. Обманула, осудила, оттолкнула, бросила ее в самую тяжёлую минуту. Я не сказала, что люблю ее в ответ. Не обняла. Не убедила, что мы справимся все вместе и все исправим. Ни одного доброго, утешающего слова. Страх был так велик, что нам не хватило времени принять и осознать то, что мы узнали. Мы должны были помочь ей. Но вместо этого мы ее убили. Измучили ее до смерти. И она просто не выдержала этой пытки.

Сегодня второе число.

И все мы виноваты в том, что случилось с ней.

У нас было все. У нас было счастье. И мы его разрушили все вместе. Всего за несколько часов.

Моя мама могла не писать мне свои страхи и не увещевать о необходимости проверять Сонин телефон.

Я могла не соглашаться с мамой и отказаться от этой проверки.

А если бы и решилась на неё, то могла бы прочитать эти чаты при Соне, без Саши. И возможно мы бы поговорили с меньшими потерями, обсудили все вдвоём.

Я могла бы быть терпеливой, понимающей и мудрой мамой и вместо осуждения и страха могла бы предложить Соне помощь — поискать для неё хорошего психолога, согласиться нанять репетиторов, предложить перевод в школу попроще. Тем более, что Соня неосознанно просила меня о помощи, когда вскользь упоминала о том, что говорит сама с собой, или о том, что у неё есть воображаемый друг или когда спрашивала разницу между психологом и психиатром. Или, когда я заметила, что она стала дольше и крепче обнимать меня перед сном, долго не желая отпускать и что потом она все равно долго не могла уснуть. Я должна была понять, что она уже в беде. И ей нужна помощь…

Саша мог бы быть мягче и добрее во время этого последнего ночного разговора. Он мог бы встать на сторону Сони, если бы осознал, как ей не легко.

Я бы тоже могла бы быть мягче и добрее во время того ночного разговора. Или хотя бы перенести его на следующий день. Ведь часто так бывает, первый шок проходит и приходит понимание, вместе с желанием помочь.

Если бы…

Да, мы все, каждый из нас мог бы быть лучше, мудрее, добрее. Но мы остались собой. Страх, злость и трусость вместо любви, терпения и заботы. И теперь мы будем жить с этим всю оставшуюся жизнь.

Странно, но я помню этот день до самых мелочей. Теперь я так и буду проживать его снова и снова. Каждый день. Может это и есть ад на Земле? Проживать самый страшный день твоей жизни, каждый день, день за днём.

Надеюсь, Ты простишь нас когда-нибудь, Соня?…

Надеюсь, мы сможем простить себя когда-нибудь?…